Стэн Барстоу - Любовь… любовь?
Старик стоит на крыльце, держа у глаз руку козырьком, точно вперед смотрящий на мачте в «вороньем гнезде».
— Где, гром и молния, тебя носило? — в панике спрашивает он. — Мы же опаздываем!
Меня так и подмывает сострить и сказать ему, что мы заглянули по дороге в кабачок промочить горло, но я вижу — он вне себя от волнения, а потому лишь показываю ему свои грязные руки и объясняю, что у нас был прокол. Тут из дому выходит Крис, и, хотя на ней поверх платья накинуто пальто, все равно видно, что она прямо как картинка из модного журнала.
— Ты их всех сразишь, — говорю я ей. — Наповал убьешь.
Ну, раз свадьба началась, теперь уже никто и не вспомнит об опоздании Крис. А они с Дэвидом потом только посмеются. Я снимаю с нее пальто и останавливаюсь в задних рядах, чтоб побыстрее выйти, когда все будет кончено. Орган, игравший до сих пор под сурдинку, разражается торжественным свадебным маршем, звуки его заполняют всю церковь. Шурша одеждой, гости, встают, и Крис со Стариком — в сопровождении Дотти и Мэнджи — направляются по проходу туда, где викарий с Дэвидом и его шафером ждут их. Ну и картинка: наша Крис вся в белом, в маленькой шапочке из вуали и цветов, сквозь которую просвечивают ее блестящие волосы. Они у Крис с медным отливом, такие же, как у нашей Старушенции в молодости, а мы с Джимом оба темноволосые — в Старика. Я бросаю взгляд на ноги Старика и вижу, что он меня послушался. Потом окидываю взглядом церковь — она заполнена, я бы сказал, однобоко: наше семейство представлено в полную силу, а со стороны Дэвида никого нет, кроме нескольких друзей, которыми он успел обзавестись с тех пор, как переехал в Крессли.
Орган умолкает, и на минуту воцаряется мертвая тишина. Затем раздается писклявый голос викария:
— Дорогие братья и сестры, мы собрались здесь, чтобы сочетать этого мужчину и эту женщину священными узами брака…
Очень я за них рад, прямо очень, потому что Дэвид — славный малый, ну а Крис — настоящее сокровище. Я всегда считал, что она у нас особенная, и это, наверно, выглядит смешно, потому что многие знакомые ребята терпеть не могут своих сестер. Но я-то знаю, что мне крупно повезет, если я найду себе такую жену, как Крис. В общем, я надеюсь, что когда-нибудь встречу такую девушку. И в ней будут сочетаться все качества, какие, должны быть в женщине: она будет веселая, общительная, чуткая, страстная, — словом, такая, как надо. Ни о чем этом я, конечно, никому не говорю, и ребята считают, что девчонки интересуют меня только в одном плане. Ничего не поделаешь, приходится быть таким, потому что, если рассказать, о чем ты думаешь, поднимут на смех, скажут, что ты слюнтяй и вообще ненормальный.
Тут я снова начинаю думать об Ингрид. Последнее время я только о ней и думаю, и мне очень хотелось бы знать, что она думает обо мне, если вообще моя персона занимает ее. Интересно, посчастливится ли мне сегодня ее увидеть и что я скажу ей, если увижу. А я непременно что-нибудь ей скажу — хоть умру, но скажу. Сколько можно ходить вокруг да около и только пялить на нее глаза?
Но вот церемония окончилась, и у церкви засуетились фотографы — и любители и настоящие, которых пригласили за плату. Мы им говорим, чтоб они поторапливались, потому что торчать на холоде никому не охота. Потом я накидываю на плечи Крис пальто, и они с Дэвидом, в сопровождении моего двоюродного брата Джоффа, отправляются в ресторан принимать гостей, а я должен следовать за ними вместе с нашей Старушенцией и Стариком. Мы отчаливаем, оставляя в снегу глубокие впадины от колес и след из конфетти.
Старик, расположившийся на заднем сиденье, все время ерзает, точно он что-то потерял, и Старушенция спрашивает его:
— Ты что там ищешь?
— Да вот речь свою никак не найду, — говорит Старик, роясь во всех карманах. — А ведь она была у меня, когда…
— Речь? — повторяет Старушенция. Она, как и я, несомненно, впервые слышит об этом.
— Ну да. Я тут написал несколько фраз на бумажке и куда-то сунул ее… Стойте, стойте, нашел.
— Только не вздумай размусоливать про каждого, — говорит Старушенция. — Скажи просто, что мы рады всех видеть и благодарны им за то, что они пришли. Вот и все. Нечего пороть всякую чушь.
— Ты ведь хотела устроить свадебный обед в лучшем отеле Крессли, — говорит Старик, — так что теперь, хочешь не хочешь, тянись: на шикарных свадьбах всегда говорят речи. Вот если б мы сняли тот зал, где репетирует оркестр, как я предлагал, я бы там не стал выступать.
— Зал, где репетирует оркестр! — фыркает Старушенция. — Так тебя и тянет на дешевку! Неужто тебе жалко денег, чтобы устроить приличную свадьбу своей дочери? Ведь дочь-то у тебя единственная.
— Между приличной и шикарной свадьбой есть некоторая разница, — говорит Старик. — Я, как тебе известно, всего-навсего шахтер, а не фабрикант.
— И ты без конца об этом твердишь… В общем, хватит, все уже двадцать раз переговорено… — Старушенция, видно, только сейчас заметила, что стекло, отделяющее нас от шофера, опущено и он слушает наш разговор и ухмыляется.
— Правильно, переговорено, — соглашается Старик.
— И мы решили, что лучше всего устроить обед в «Старых доспехах».
— Правильно, решили, — говорит Старик.
Я-то знаю, что посмеивается не только шофер, но нашей Старушенции невдомек, она и не замечает, что над ней подтрунивают.
— А уж если деньги так тебя волнуют, запомни, что у тебя нет больше дочерей и следующую свадьбу будешь оплачивать не ты.
— О господи! — вздыхает Старик.
IIIКак только Крис и Дэвид отбывают на вокзал, большинство гостей отправляется по домам, так как официально свадьба вроде бы кончилась. Но кое-кто — ближайшие родственники и друзья — едет к нам. Живем мы на Луговой улице в большом, старом, облицованном камнем доме, который мать уговорила отца купить еще до войны, когда дома ничего не стоили по сравнению с тем, что за них просят сейчас. Из окон спален открывается неплохой вид: с одной стороны — город, с другой — парк и на вершине холма — больница; по вечерам, когда в окнах ее загораются огни, кажется, что это старинный замок, вроде сказочного замка Дракулы, и что там идет бал. Домой к нам едет куча народу, и, чтобы всех рассадить, приходится бежать за стульями к соседям. Но и это не очень решает проблему, потому что теперь из вежливости приходится пригласить и соседей, то есть тех, кто не был на свадьбе. Старушенция говорит, что с похорон своего отца не припомнит, чтобы у нас в доме было столько народу. Только это совсем не похороны. Эти люди годами не собирались вместе и теперь, забыв про семейные распри, хотят веселиться вовсю.
А причиной тому была речь нашего Старика. Когда он поднялся из-за стола и положил перед собой бумагу среди пирожков с мясом, никто ничего особенного от него не ждал, а когда он стал мямлить и шарить по карманам, как тогда, в такси, — и подавно. Я сразу понял, что он потерял очки, а без них он ничего не может прочесть, разве что заголовок в газете. Ну, словом, покашлял он, помычал и вдруг заговорил. И точно что-то вселилось в него — может, на него так подействовало то, что все семейство собралось за столом и столько знакомых лиц смотрело на него и каждый как бы спрашивал: «Интересно, что это затеял старина Артур?!» Начал он с Крис и Дэвида, а потом перешел к семейству в целом: очень это глупо, когда люди ссорятся из-за пустяков, годами вынашивают злобу и обиды, и не пора ли подумать о том, чтобы сплотить семью и забыть все эти мелочи, которые отравляют жизнь. Вот тут он взял их за жабры. Кое-кого слова его здорово растрогали, и кто-то из женщин всплакнул. Наша Старушенция от удивления даже рот раскрыла — сидит и только головой покачивает в такт его словам, а он так разошелся, словно всю жизнь речи произносил. Крис тоже растрогалась, и, когда подошел ее черед, она смогла лишь пробормотать: «Спасибо вам всем!» — потом повернулась к Старику и ну целовать его, так что он от смущения даже покраснел.
Потом дядя Уильям, старший брат Старика, подошел к нему и сказал:
— Вот уж не знал, Артур, что ты у нас такой оратор, право, не знал…
— Я и сам этого не знал, — сказал Старик и добавил: — Я не очень глупо выглядел, как по-твоему? А то, если я свалял дурака, достанется мне от Люси.
— Глупо выглядел?! Да твоя речь — самое замечательное событие в нашей семье за много лет!
И похоже, что все так думают. За исключением тетушки Агнессы, которая приняла все сказанное Стариком на свой счет, распетушилась и отбыла восвояси. «Ну и скатертью дорога старой злыдне», — думаю я.
Итак, пир продолжается, и мы съедаем все, что осталось от свадебного обеда, и вообще все, что есть в доме, а покончив с едой, решаем позабавиться. Теперь слово принадлежит дяде Джорджу. Он такой, что кого угодно расшевелит, наш дядя Джордж. Его излюбленная игра — завязать вам глаза и заставить валять дурака перед всем честным народом. То и дело раздается смех, и никто не обижается, когда тебе всаживают булавку в зад или тычут лицом в пирог с лимонным кремом, — что же тут такого, просто милая семейная шутка. Когда это начинает немного надоедать и все уже нахохотались до слез, дядя Джордж, демонстрируя многогранность своих дарований, садится за пианино и аккомпанирует составленному наспех хору. Затем Старика заставляют притащить свой тромбон, и он играет «Лишь песня в сумерках» и свою любимую «Благослови же этот дом». Когда он берет самую высокую ноту, с треском лопается электрическая лампочка, разбрызгивая по всей комнате осколки стекла. Я слышал, что от пения одного певца разлетелась вдребезги винная рюмка, но никогда еще, не слыхал, чтобы от игры на тромбоне лопались лампочки. В темноте начинается неразбериха, писк и визг, пока, чиркнув спичкой, я не отыскиваю новую лампочку.
